Уважающий себя летчик сядет в поле, а я себя не уважаю, поэтому мы сядем в горах. И, возможно, умрём.
Я, вообще-то, мало того что совершенно не верующая, так еще и идея христианства в своем исполнении мне исключительно противна. Но при этом, я не имею ничего против людей, которые выбрали для себя подобную религию, мало ли, кто во что верит, главное, чтобы ко мне со своим уставом не лезли, а то этим же уставом можно огрести по самые внутренние органы.
Мне повезло, мама хоть и верующая, но ни мне, ни сестре никогда не имела этим мозг и даже не пыталась нас крестить. Да и сама не фанатик.
Особенно близко с христианством я столкнулась два раза в своей жизни: когда прочла Библию и когда похоронила отца. Эти похороны были первыми важными в моей жизни, в которых я активно принимала участие, и которые меня касались самым недвусмысленным образом.
Мне на тот момент было семнадцать, и у меня уже имелся в наличии свой эксклюзивный опыт борьбы с отчаянием и унынием, который по определению исключал непонятную толпу сочувствующих. Тогда я об этом не думала, но уже после осознала, насколько же это все отвратительно. Ощущение, что организация похорон по умолчанию призвана вогнать человека в еще больший ужас от осознания произошедшего.
Первым для меня шоком, как помню, явилось отпевание. Это происходило в какой-то малюсенькой комнатке выложеной кафелем, отпевание проводил какой-то очень странный батюшка, который перемежал молитвы с лекциями о вреде курения. У отца на лбу расположили целый иконостас. Зачем это сделали мне тоже было не понятно, отец не был верующим, он вообще был за Велеса.
Далее нас затолкали в машину, поставили гроб в ноги и повезли на кладбище. Это тоже добавило мне счастья, поскольку стоило мне увидеть мертвого отца, я чуть сознание не потеряла. В первую очередь по той причине, что он был просто не похож на себя и я очень точно поняла, что это — кто угодно, но не отец. Папа был теплым, живым, у всегда улыбался, а это замороженный кусок мяса. (Знаю, да, нельзя так говорить, это же родной человек, просто мертвый, все дела, но серьезно, не могла я смотреть на это спокойно. Я не испытывала отвращения, скорее у меня возникло чувство страха, лютого отчаяния, плюс возникло ощущение, что меня обманули)
Далее было кладбище. Мерзкое, холодное, серое. Толпа мало знакомых мне людей со скорбными рожами раздражала еще сильнее. А когда меня стали понукать к тому, чтобы я была примерной девочкой и проследовав примеру остальным поцеловала отца в лоб, у меня в глазах помутнело.
Мама говорила, что после похорон станет намного легче, дескать, закопали и все. Мне же стало только хуже. Во-первых, стук этих проклятых гвоздей, которыми заколачивали крышку, во-вторых, картина, как гроб опустили в яму и завалили сверху сырой землей, и в-третьих, воздвижение православного креста в изголовье — от этого мне должно было стать легче?
Поминки и прочие празднования, типа девяти и сорока дней — это еще более невыносимо. Больше всего меня раздражала почти незнакомых мне людей, каждый из которых нес какую-то пургу про моего отца, и не упускал случая упомянуть его замечательных дочерей. Я тогда очень хорошо поняла, что никто из них моего отца не знает так, как знаем его мы. Больше всего я не понимала, почему они вообще все пришли? У меня умер отец, да. Это касается меня, матери, бабки и сестры. Все, больше никого. У кого там умер друг, сослуживец, одноклассник — катитесь пить водку за упокой его души куда угодно, только не надо со своим горем ломиться ко мне в дом, мне и без вас хватает. Хотите помочь — помогите, только не надо об меня сопли свои вытирать.
Кутья. Кутья — это ужасно. В меня этот рис с изюмом пихали практически насильно, я его не то что есть, я его видеть не могла, так меня воротило.
На деле же, легче мне стало после поминок, когда мы остались дома наконец-то одни, я, мать и сестра. Но потом, на девять дней, все по новой.
Когда хоронили Даньку, все сделали как он просил. Тем более, что похороны легли на наши плечи, у него, сиротинушки, кроме нас с Алконостом-то и не было никого. Не отпевали, не ходили в трауре и со скорбными лицами, хоть и было, конечно, жутко. На нас хоть и смотрели осуждающе, и ругались, но честно сказать, было не в пример проще все это перенести.
Если чо, я не хотела сим постом задеть чьи-то религиозные чувства.
Мне повезло, мама хоть и верующая, но ни мне, ни сестре никогда не имела этим мозг и даже не пыталась нас крестить. Да и сама не фанатик.
Особенно близко с христианством я столкнулась два раза в своей жизни: когда прочла Библию и когда похоронила отца. Эти похороны были первыми важными в моей жизни, в которых я активно принимала участие, и которые меня касались самым недвусмысленным образом.
Мне на тот момент было семнадцать, и у меня уже имелся в наличии свой эксклюзивный опыт борьбы с отчаянием и унынием, который по определению исключал непонятную толпу сочувствующих. Тогда я об этом не думала, но уже после осознала, насколько же это все отвратительно. Ощущение, что организация похорон по умолчанию призвана вогнать человека в еще больший ужас от осознания произошедшего.
Первым для меня шоком, как помню, явилось отпевание. Это происходило в какой-то малюсенькой комнатке выложеной кафелем, отпевание проводил какой-то очень странный батюшка, который перемежал молитвы с лекциями о вреде курения. У отца на лбу расположили целый иконостас. Зачем это сделали мне тоже было не понятно, отец не был верующим, он вообще был за Велеса.
Далее нас затолкали в машину, поставили гроб в ноги и повезли на кладбище. Это тоже добавило мне счастья, поскольку стоило мне увидеть мертвого отца, я чуть сознание не потеряла. В первую очередь по той причине, что он был просто не похож на себя и я очень точно поняла, что это — кто угодно, но не отец. Папа был теплым, живым, у всегда улыбался, а это замороженный кусок мяса. (Знаю, да, нельзя так говорить, это же родной человек, просто мертвый, все дела, но серьезно, не могла я смотреть на это спокойно. Я не испытывала отвращения, скорее у меня возникло чувство страха, лютого отчаяния, плюс возникло ощущение, что меня обманули)
Далее было кладбище. Мерзкое, холодное, серое. Толпа мало знакомых мне людей со скорбными рожами раздражала еще сильнее. А когда меня стали понукать к тому, чтобы я была примерной девочкой и проследовав примеру остальным поцеловала отца в лоб, у меня в глазах помутнело.
Мама говорила, что после похорон станет намного легче, дескать, закопали и все. Мне же стало только хуже. Во-первых, стук этих проклятых гвоздей, которыми заколачивали крышку, во-вторых, картина, как гроб опустили в яму и завалили сверху сырой землей, и в-третьих, воздвижение православного креста в изголовье — от этого мне должно было стать легче?
Поминки и прочие празднования, типа девяти и сорока дней — это еще более невыносимо. Больше всего меня раздражала почти незнакомых мне людей, каждый из которых нес какую-то пургу про моего отца, и не упускал случая упомянуть его замечательных дочерей. Я тогда очень хорошо поняла, что никто из них моего отца не знает так, как знаем его мы. Больше всего я не понимала, почему они вообще все пришли? У меня умер отец, да. Это касается меня, матери, бабки и сестры. Все, больше никого. У кого там умер друг, сослуживец, одноклассник — катитесь пить водку за упокой его души куда угодно, только не надо со своим горем ломиться ко мне в дом, мне и без вас хватает. Хотите помочь — помогите, только не надо об меня сопли свои вытирать.
Кутья. Кутья — это ужасно. В меня этот рис с изюмом пихали практически насильно, я его не то что есть, я его видеть не могла, так меня воротило.
На деле же, легче мне стало после поминок, когда мы остались дома наконец-то одни, я, мать и сестра. Но потом, на девять дней, все по новой.
Когда хоронили Даньку, все сделали как он просил. Тем более, что похороны легли на наши плечи, у него, сиротинушки, кроме нас с Алконостом-то и не было никого. Не отпевали, не ходили в трауре и со скорбными лицами, хоть и было, конечно, жутко. На нас хоть и смотрели осуждающе, и ругались, но честно сказать, было не в пример проще все это перенести.
Если чо, я не хотела сим постом задеть чьи-то религиозные чувства.
(( Скоро я, видимо, стану хипстером каким-нибудь вообще. 
